– Я здесь пять лет работаю, – наконец сказала она. – Но еще ни разу не встречала такого нахала, как ты. «Доставьте книги ко мне домой»... Где это видано, а? Тем более – при первой же встрече. Тебе самому не стыдно?
– Стыдно, конечно. Но я сейчас не принадлежу себе. И все остальные пути перекрыты. Я могу лишь надеяться, что ты войдешь в мое положение.
– Черт знает что! – с чувством сказала она. – Ладно. Рассказывай, как к тебе добираться.
И я с радостью подчинился.
– Я думаю, вернуть свою тень тебе уже не удастся, – говорит мне старый Полковник, поднося к губам чашку с кофе.
Как и многие, кто всю жизнь отдает приказы, Полковник разговаривает, держа спину прямо и выставив подбородок вперед. Однако в нем не чувствуется ни спеси, ни стремления повелевать окружающими. После многих лет в армии у него осталась только прямая осанка, любовь к дисциплине и неиссякаемый арсенал воспоминаний. Для меня Полковник, можно сказать, – идеальный сосед. Всегда приветлив, спокоен. Да еще и отличный шахматист.
– Страж верно говорит, – продолжает он. – Ни теоретически, ни практически у тебя не остается никаких шансов. Жить в Городе с тенью нельзя. А покинуть Город, однажды попав в него, невозможно. Говоря по-военному – для обратного маневра места нет. Все входят, никто не выходит. По крайней мере, пока Город окружает Стена.
– Но я не думал, что потеряю тень навсегда! – жалуюсь я. – Я-то полагал, это лишь на время. Никто мне не объяснил...
– А здесь никто ничего не объясняет, – говорит Полковник. – Этот город живет по своим законам. Что ты знаешь, чего не знаешь – Городу все равно. Жаль, конечно, что у тебя все так вышло...
– Но что будет с моей тенью?
– Да ничего особенного. Поживет какое-то время там. Пока не помрет. Ты видел ее с тех пор?
– Пока нет. Ходил проведать несколько раз, да Страж не пускает. Говорит – из соображений безопасности,.
– Ну, что ж… Ничего не поделаешь, – качает головой старик. – Все-таки присматривать за тенями – его работа. Он за них отвечает. Тут я тебе ничем не помогу. Нрава он крутого, других никогда не слушает. Остается только ждать, когда у него изменится настроение.
– Так я, пожалуй, и поступлю, – киваю я. – Но все-таки… Чего именно он боится?
Допив кофе, он ставит чашку на блюдце, достает из нагрудного кармана платок и вытирает губы. Как и его мундир, платок далеко не нов, но безупречно чист и отглажен до совершенства.
– Того, что вы с твоей тенью будете цепляться друг за друга. Тогда ему придется вас заново расцеплять...
Он вновь сосредоточивается на игре. Эти шахматы немного отличаются от тех, что я знал, – и правилами, и фигурами, – так что старик побеждает в них чаще.
– Моя обезьяна ест твоего епископа, не возражаешь?
– Вперед! – соглашаюсь я. И, передвинув стену на левый фланг, отрезаю его обезьяне путь к отступлению.
Старик кивает несколько раз и опять застывает над доской. Хотя мое положение безнадежно и его победа предрешена, он не устраивает расправы, но обдумывает ход за ходом. Игра для него – не борьба с противником, а проверка собственного интеллекта.
– Расставаться с тенью, обрекая ее на смерть, всегда больно, – говорит Полковник, двигает по диагонали слона и ставит вилку моим королю и стене. Мой король уже совсем голый; до мата остается каких-нибудь два-три хода. – Эта боль у всех одинакова. Вот и со мною было так же. Но одно дело, когда расстаешься с тенью в детстве, толком к ней не привыкнув. У меня куда хуже: я позволил своей тени умереть, когда мне было шестьдесят пять. В таком возрасте, поверь мне, слишком тяжело кого-нибудь забывать...
– Но сколько тень живет после того, как ее отрежут?
– Смотря какая тень, – отвечает старик. – Чьи-то тени густые и сильные, чьи-то – не очень. Но в этом городе никакие тени долго не живут. Слишком суровый для них климат. Очень долгие и холодные зимы. Ни одна тень не дотягивает до весны.
Я надолго задумываюсь над доской – и, наконец, решаю сдаться.
– Даю тебе фору в пять ходов, – говорит Полковник. – Попробуй, имеет смысл. Пять ходов – неплохой отрыв, чтобы повернуть ситуацию в свою пользу. Игра – такая штука: никогда не знаешь, что будет, пока не победишь или не проиграешь окончательно.
– Давайте попробуем, – соглашаюсь я.
Пока я обдумываю ходы, Полковник встает у окна, чуть приоткрывает плотную штору и смотрит в щель на улицу.
– У тебя сейчас самый тяжелый период. Как с зубами. Старые уже выпали, а новые еще не выросли. Понимаешь, о чем я?
– Мою тень уже отрезали, но она еще не умерла?
– Вот именно, – кивает он. – Я помню, каково это – между собой прошедшим и тем, в кого еще превратишься. Мотает туда-сюда. Но как только вырастают новые зубы, о старых уже не вспоминаешь.
– Значит, именно так теряют себя? – уточняю я.
Старик молчит.
– Извините, что задаю столько вопросов, – говорю я. – Но я почти ничего не знаю о Городе. Все время боюсь что-то сделать не так. Кто этим городом управляет? Для чего ему такая высокая Стена? Почему каждое утро зверей выгоняют, а вечером запускают обратно? Что такое старые сны? Ничего понять не могу... А кроме вас, даже не у кого спросить.
– Я тоже не до конца понимаю, как здесь все устроено, – тихо отвечает Полковник. – К тому же, не все можно выразить словами. И еще есть то, о чем я не должен рассказывать. Но ты не волнуйся. В каком-то смысле, Город устроен справедливо. Постепенно он даст тебе все, в чем ты можешь нуждаться, и все, что тебе нужно знать. Ты должен всему научиться сам. Главное – знай: этот город совершенен. В нем есть все что угодно. Но если этого не понимать, то в нем нет ничего. Абсолютный ноль. Хорошо запомни это. Что бы тебе ни рассказывали другие, оно так и останется чужими рассказами. Лишь то, чему ты выучишься сам, станет частью тебя. И поможет выжить. Открой глаза и уши, включи голову – и ты увидишь все, что Город может тебе передать. А коли помнишь, какой ты был, – используй и это, пока не исчезло. Больше я тебе ничего не скажу.