Я вскипятил воду в кастрюле, достал из холодильника помидоры, обдал кипятком, порезал, смешал с чесноком и, состряпав простенький соус, обжарил в нем страсбургские сосиски. Потом приготовил салат из капусты и сладкого перца, зарядил кофеварку и, чуть спрыснув водой французские булочки, обернул их фольгой и разогрел в микроволновке. Когда завтрак был готов, я разбудил библиотекаршу и убрал из гостиной пустые бутылки и стаканы.
– Какие запахи! – сказала она.
– Можно одеться? – спросил я. Мой старый пунктик – не одеваться до того, как оденется женщина. Возможно, один из остатков галантности в нашем цивилизованном обществе.
– Давай, конечно, – сказала она и стянула майку. Утренний свет очертил ее грудь и бедра легкой тенью, высветив бархатистый пушок на коже. На несколько секунд она замерла, оглядывая свое тело.
– Здорово, да? – улыбнулась она.
– Здорово, – согласился я.
– Ни лишнего жира, ни складок на животе, и кожа упругая... Пока, – добавила она и посмотрела на меня. – Но когда-нибудь все это исчезнет, правда? Все оборвется, как струна, и ничего уже не вернешь. Хотя думать об этом сейчас никакого смысла нет.
– Давай поедим, – сказал я.
Она вышла в соседнюю комнату, переоделась в желтую футболку и потертые джинсы. Я натянул свои зеленые брюки и рубашку. Мы уселись за стол на кухне, съели поджаренный хлеб, салат, сосиски и выпили кофе.
– Ты в любой кухне так быстро осваиваешься? – поинтересовалась она.
– Все кухни на свете похожи, – сказал я. – Там готовят, а потом едят. Больших различий при этом не наблюдается.
– И тебе никогда не надоедало жить одному?
– Не знаю. Никогда об этом не думал. Прожил с женой пять лет, а сейчас даже не помню, какая была жизнь. Теперь кажется, что я все время был один.
– И больше не хочешь жениться?
– Теперь уже все равно, – сказал я. – Что так, что эдак... Как собачья конура, у которой с одной стороны вход, с другой выход. Откуда ни вползай – все едино.
Она засмеялась и салфеткой стерла с губ остатки томатного соуса.
– Первый раз вижу человека, который сравнивает семейную жизнь с собачьей конурой.
Доев, я подогрел оставшийся кофе и разлил по чашкам.
– Отличный соус, – похвалила она.
– Был бы лавровый лист и орегано, вкуснее б вышло, – сказал я. – Да и недотушил минут десять.
– Все равно очень вкусно. Давно так не завтракала... Какие на сегодня планы?
Я посмотрел на часы. Полдевятого.
– В девять выйдем, – сказал я. – Поедем в какой-нибудь парк, сядем на солнышке, выпьем пива. В пол-одиннадцатого я тебя куда-нибудь отвезу, а сам пойду по делам. Дальше ты как?
– Вернусь домой, постираю, уберу квартиру, а потом буду лежать и вспоминать секс с тобой. Как звучит?
– Неплохо, – кивнул я. Действительно, звучало неплохо.
– Имей в виду: я с кем попало в постель не ложусь, – добавила она.
– Знаю, – сказал я.
Пока я мыл посуду, она, что-то напевая, принимала душ. Странной травяной эссенцией, которая почти не давала пены, я вымыл тарелки и кастрюли, вытер полотенцем и поставил на стол. Затем вымыл руки и почистил зубы разовой щеткой для гостей, которую обнаружил тут же возле мойки. Потом заглянул к библиотекарше и спросил, не найдется ли чем побриться.
– Открой верхний шкафчик справа, – отозвалась она. – Там, кажется, оставалась его бритва.
В шкафчике действительно оказались «шиковский» станок с лезвиями и «жилеттовский» лимонный крем для бритья. На тюбике с кремом каменели белые хлопья. Смерть застала тюбик полупустым.
– Нашел?
– Нашел.
Прихватив чистое полотенце, я вернулся на кухню, вскипятил воды и побрился. Закончив, тщательно промыл лезвие. Мои волоски перемешались в мойке с волосками покойника и исчезли в канализации.
Пока она одевалась, я читал на диване утренние газеты. У водителя такси случился сердечный приступ, отчего он на полном ходу врезался в опору моста и скончался на месте. Пассажиры, женщина тридцати двух лет и ее четырехлетняя дочь, получили тяжелые увечья. В мэрии какого-то города на банкете подали протухшие устрицы, и двое гостей отравились. Летальный исход. Японский МИД выражает глубокое сожаление по поводу американской политики высоких процентов. Бюджетный комитет Конгресса США обещает рассмотреть вопрос о кредитах Центральной Америке, министр финансов Перу критикует экономическую диверсию Штатов, а МИД ФРГ настойчиво требует выправления торгового дисбаланса с Японией. Сибирь недовольна Израилем, а Израиль Сибирью. После избиения восемнадцатилетним отпрыском собственного отца одна из газет открыла «линию психологической помощи». Ничего, абсолютно ничего, что могло бы хоть как-то мне пригодиться в последние часы жизни.
Она встала перед зеркалом – бежевые брючки, коричневая рубашка в клетку – оглядела себя с головы до ног и расчесала длинные волосы. Я повязал галстук и надел пиджак.
– А куда ты денешь череп? – спросила она.
– Оставлю тебе на память, – ответил я. – Укрась им какую-нибудь каминную полку.
– А может, просто на телевизор поставить?
Она взяла череп, перенесла в дальний угол и водрузила на телевизор.
– Ну как?
– Очень даже неплохо, – одобрил я.
– Интересно, он еще будет светиться?
– Обязательно, – сказал я. И снова обняв ее, постарался запомнить навсегда.
Когда в окошко под самым потолком хранилища пробивается пепельно-серый рассвет, сияние черепов тускнеет. Древняя память возвращается в Лету, и стены вокруг меня вновь заливает холодный, безжизненный полумрак.
Но последний лучик этого сияния не исчез, и я кладу пальцы на лоб следующего черепа и погружаюсь в новые волны тепла. Не зная, куда в меня проникнет сияние, которое я сейчас прочту. Черепов слишком много, а времени почти не остается. Но я стараюсь не думать о Времени, а лишь ощупываю все новые и новые черепа. Миг за мигом считываю кончиками пальцев знание о том, что она существует. Этого сейчас достаточно. Сколько уже прочел, сколько еще осталось – не важно. Все равно, как тут ни старайся, человеческие мысли до конца не прочесть никогда. Пальцами я слышу ее память. Чего мне еще желать?