Страна чудес без тормозов и Конец Света - Страница 131

131

Полузабытых и почти незаметных ориентиров, которые мы оставляем на пути.

Я открыл глаза, бережно обнял ее и попробовал нащупать застежку лифчика у нее на спине. Но никакой застежки не нашел.

– Спереди, – шепчет она.

Эволюция мира и впрямь не стоит на месте.

После третьего раза мы приняли душ и, завернувшись вдвоем в одеяло, стали слушать пластинку Бинга Кросби. В сердце у меня пели птицы. Мой пенис был совершенен, как пирамида Хеопса, волосы библиотекарши восхитительно пахли шампунем, и даже диван по упругости оказался вовсе не далек от идеала. Отличный диван с подушками, собранный и обтянутый вручную. Из тех добрых старых времен, когда люди еще умели делать диваны.

– Отличный диван, – сказал я.

– Совсем убогий. Никак не соберусь выкинуть да новый купить.

– Оставь себе этот, не пожалеешь.

– Ладно, оставлю...

Бинг Кросби запел «Дэнни-Бой» – и я, не удержавшись, запел вместе с ним.

О, Дэнни-бой, зовет труба в дорогу В леса и долы, где ручьи журчат Пожухли розы, осень у порога – Пора тебе идти, а мне скучать

Так возвращайся – летом ли, зимою, Когда устанет мир под снегом спать,

В густой тени или в палящем зное – О, как тебя мне будет не хватать...

– Твоя любимая песня? – спросила она.

– Она, – кивнул я. – В третьем классе я играл ее на губной гармошке. Занял на школьном конкурсе первое место и получил в награду целую коробку карандашей. Представляешь – в детстве я здорово играл на гармошке...

Она рассмеялась.

– Все-таки, жизнь – удивительная штука...

– О да, – согласился я.

Она снова поставила «Дэнни-Бой», и мы с Бингом спели еще раз.

А если вдруг увянут все левкои И я пойму, что ты уснул навек Я отыщу тот луг, где ты покоен, Приду и передам тебе привет.

Так возвращайся – летом ли, зимою...

Я спел второй раз, и мне вдруг стало очень грустно.

– Ты будешь мне писать? – спросила она.

– Буду, – ответил я. – Хоть и не знаю, доходит ли оттуда корреспонденция...

Она разлила по стаканам остатки вина и отпила глоток.

– Сколько времени? – вдруг вспомнил я.

– Полночь, – сказала она.

36

КОНЕЦ СВЕТА

Аккордеон

– Значит, ты действительно чувствуешь, что можешь меня прочесть? – спрашивает она.

– Да, и очень сильно. Твоя история запрятана очень глубоко. До сих пор я не замечал ее. Но должен быть способ ее прочитать.

– Если ты так чувствуешь – значит, так и есть...

– Наверное. Но способа-то я пока не придумал.

Мы сидим на полу хранилища, опираясь на стену, и смотрим на черепа. Те смотрят на нас и безмолвствуют.

– Если ты чувствуешь очень сильно —значит, с тобою что-то случилось совсем недавно, – рассуждает она. – Попробуй вспомнить, что происходило с тобой, когда твоя тень начала терять силу. В цепочке событий и спрятан ключ. Ключ ко мне и к моей истории.

Я сижу на холодном полу, закрыв глаза, и вслушиваюсь в напряженное молчание черепов.

– Сегодня утром шесть стариков копали яму у меня под окном. Я так и не понял, кого они собирались в ней хоронить. Но яма была очень большая. Меня разбудил звон лопат о мерзлую землю. Казалось, они копают яму у меня в голове. А потом выпал снег, и яму занесло.

– Еще что-нибудь...

– Мы с тобой ходили на Электростанцию. Это ты знаешь сама. Смотритель рассказал мне о Лесе. И показал, как ветер из-под земли превращается в электроэнергию. Ветер выл жутко и тоскливо. Точно дул со дна Преисподней. Смотритель был молодым, худым и спокойным.

– А потом?

– Я получил от него аккордеон. Маленький, с потертыми мехами. Совсем старый, но играет неплохо...

Она задумывается, положив голову на колени. Мне чудится, будто в хранилище с каждой минутой становится все холодней.

– Аккордеон... – вдруг говорит она. – Это и есть ключ!

– Аккордеон? – не понимаю я.

– Цепочка замыкается. Аккордеон – это Песня, а Песня – это мама. И я сливаюсь с маминой памятью. Так или нет?

– Так... Похоже, ты права, – киваю я. – Это действительно ключ. Только одного звена не хватает. Я не могу вспомнить Песню.

– Пусть это даже не Песня. Просто дай мне послушать, как он звучит. Это ты можешь?

– Могу.

Я возвращаюсь в комнату к печке, достаю из кармана пальто аккордеон, а в хранилище снова сажусь на пол. И, просунув руки под кожаные ремни, беру один за другим несколько аккордов.

– Как красиво... – говорит она. – Что-то вроде ветра?

– Это и есть ветер, – киваю я. – Разные ветра в разных сочетаниях.

Она закрывает глаза и вслушивается в мои гармонии.

Я подбираю для нее все аккорды, какие помню. И пальцами правой руки нажимаю наугад разные кнопки. Никаких мелодий не получается. Но теперь уже дело не в этом. Лишь бы она сидела рядом и слушала эти аккорды. Ничего другого я в этой жизни уже не хочу. Главное сейчас – распахнуть свою память, как крылья, и подставить ее всем ветрам.

Я не смогу убить свое «я», думаю я, беря аккорд за аккордом. Каким бы тяжелым, каким бы мрачным это «я» порою ни казалось, – впереди еще будут дни, когда оно подставит свои крылья ветру и, танцуя в небесах, точно птица, увидит Вечность. Ибо даже в этом маленьком аккордеоне есть все, чтобы оно никогда не умирало.

Я слышу, как за окнами воет ветер. Зимний ветер танцует над Городом. Кружится над шпилем Часовой Башни, ныряет под Старый Мост, треплет старые ивы вдоль Реки. Качает деревья в Лесу, прибивает траву на Лугах, гудит в проводах Фабричного Квартала и стучит в огромные Ворота. Звери мерзнут на этом ветру, а люди затаивают дыхание. Я закрываю глаза, и в голове одна за другой проплывают картинки этого Города. Отмели на Реке, Обзорные Башни в западной части Стены, Электростанцию на краю Леса, стариков у крыльца, провожающих вечернее солнце. Звери пьют из речных заводей, нагибаясь к воде, летняя трава зеленеет вдоль каменных ступеней Канала. Я помню, как мы ходили глядеть на Омут. Помню крохотный огородик на задворках Электростанции, Старые Казармы в западных Лугах, развалины домов и старый колодец под самой Стеной в Восточном Лесу.

131